"Люди — это боги, просто забывшие об этом". (Эпиграф).

В это воскресное весеннее утро я пронежился в постели дольше обычного. Светлый и радостный сон манил яркостью красок и уютом постели, не хотел отпускать, несмотря на прорывающийся в сознание оглушительный звон обалдевших от первого солнца синиц. Открыл глаза и сам удивился яркости светила, давно не виденного.

— В лес бы прогуляться сегодня, — помечтал я и вздрогнул от резкости дверного звонка.

— Кого это там…? — буркнул я, пытаясь лихорадочно влезть в трико.

За дверью торчала синюшная рожа квартальского «друга» Васьки с единственной проблемой на лице. Солнце померкло.

— Дай закурить, — начал издалека осаду Васька, — а то нарезались вчера, где-то пачку потерял.

— Нету, это у тебя уже вместо «здравствуй», — парировал я, готовясь к долгой осаде. В комнате резко потемнело, небо нахмурилось.

— А там тепло, вообще обалдеть — аж макушку напекло, пока дошёл, — продолжал донимать меня Васька.

— Носит тебя в такую рань — знаешь же, что поздно ложусь.

— Чё, разбудил, что ли? — всё не высписся! — резюмировал Васька.

Его безпросветная рожа начала раздражать — за окном подул ветер, полетел хлопьями снег.

— Дай похмелиться, — продолжал изнурять меня «дружбан».

— Сам не пью и дома не держу. Прошли те времена.

— А этот гад вчера нажрался, пока домой его тащил, карман мне оборвал, — продолжил он без переходов, демонстрируя рваную куртку. Под окном замотали ветками ещё голые тополя.

— Вот мне твои похождения интересны, — раздразился я. Порыв ветра рванул кухонное окно, с под­оконника полетели банки-склянки.

— Навязался на мою голову, — пробурчал я, кидаясь на кухню навстречу летящему снегу.

— Ладно, пойду я, — пожалел меня Васька. Настроение было напрочь испорчено, погода тоже, и я решил досмотреть свой сон, забравшись в постель одетым. «Кина» уже не было — я просто провалился как в мешок и проспал бы так до вечера, если бы снова не разбудил дверной звонок.

Снег и ветер на улице поутихли, но солнца не было. Влетела знакомая — Лёлька, вся внезапная и в чём-то розовом. Нас с ней связывал почти постоянный телепатический контакт, построенный на давних взаимных симпатиях, так и не перешедших за эти годы во что-то большее.

Лёлька светилась изнутри нежно — розовым девичьим чувством ярче, чем её одежда.

— Передохнуть к тебе, совсем забегалась, телевизор с рук купила, машина нужна — твоя не на ходу? — выдала она на одном дыхании.

— К сожалению, — мотнул головой я, с трудом вспоминая что-то недосказанное в наших отношениях.

— Да, кстати, ну, ты, эт-то что мне за сны такие стали сниться по утрам? — сказала она врастяжку. За окном на глазах светлело, Лёлькины глаза искрились улыбкой. Я недоуменно опешил, вспоминая свой «заспаный» сон, и вдруг озарился от уха до уха — ведь это была она, в том светлом и радужном мире! Вновь выглянуло солнце, на окне ворковали голуби. Мы рассмеялись.

— Ну и как, — ничего было? — спросил я.

— Соблазнитель! Чуть не обалдела, до сих пор в себя прийти не могу!

— Ума не приложу, как так случилось. Да ведь это ж только сон! — успокоил я, и мы взглядами договорились считать это нашей маленькой тайной. Она умчалась, оставив вкус поцелуя, запах духов, ощущение здорового крепкого тела и чистой девчачьей нежности, снова не испачканной физической связью. Стало не­много грустно — солнце поблекло. Жалобно пищал желудок — пора было бы и позавтракать. Хмурея от бардака на кухне, убрал битую посуду с пола. На улице ливанул дождь.

— Хлеба, как обычно! — констатировал я вслух факт и постучал к соседке Таньке.

— Пройди, возьми сам, а то стираю — руки мокрые.

Я прошагал на кухню, из ванной доносился Танькин голос: «Что за погода такая — то снег, то солн­це, башка болит, давление скачет, глянь там, что Вовка делает». Карапуз Вовка сидел у шкафа, вывалив из него фотографии в свежесделанную лужу и, пуская слюни, весело хлопал маму по портрету. На улице дождь поливал мамино бельё.

Владимир Ермичёв. Волгоградская область