Зима вступала в свои права. Утром, когда было холодно, шёл снег и тонким белым покрывалом устилал землю. Но к обеду таял и становился хлюпкой жижей, а к вечеру он превращался уже в серые комки, наполовину смешанные с грязью.

Вот в один из таких пасмурных дней мне и принесли раненую белую цаплю. Как она выжила в такую погоду? Сказать трудно... Она ведь питается большей частью рыбой да мелкими лягушками. А их в эту погоду уже не найти.

Цаплю нашли ученики седьмого класса. У птицы было перебито крыло. От голода она была вялой и еле стояла на ногах, крыло висело.

Я поместил цаплю в кухне, возле газового котла, и начал её понемногу подкармливать свежей рыбой. Ела она неохотно, приходилось самому открывать ей клюв и класть туда кусочек рыбы или свежего мяса.

Так шёл день за днём, птица постепенно набирала силы и привыкала к новой обстановке. Потом я стал выносить её на подворье, на прогулку. Она там осматривалась и знакомилась с моими питомцами, которые, как и она, в своё время тоже попадали в беду.

Когда цапля стала подходить ко мне и брать пищу из рук, я перевёл её в другой вольер, в другую подсобку, где зимовали журавли-красавки и огари.

Вскоре они привыкли друг к другу, и время побежало, сменяя день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем...

Приближалась весна. И вот в конце марта я их стал выпускать почти на весь день на свежий весенний воздух, а в начале апреля перестал загонять их на ночь. Цапля тем временем сделалась почти совсем ручной. Она знала время своей кормёжки, не боялась людей, приходивших посмотреть на пернатых.

Она выделялась среди остальных птиц своим белоснежным оперением, длинной шеей, бледно-жёлтыми крупными глазами и таким же бледно-жёлтым длинным и очень острым клювом. Её тёмные ноги были длиннее, чем у журавлей. Пальцы тоже отличались, несмотря на то, что у цапель и у журавлей по четыре пальца на лапах: у журавлей четвёртый палец маленький, а у цапель все пальцы одинакового размера.

Ходила она медленно, но как-то важно, точно с каким-то расчётом. Окружавших её птиц: кур, уток, журавлей, гусей, огарей, — не трогала, вела себя дружелюбно, хотя её клюв представлял большую опасность. Это были, по сути, два ножа, соединённые в один. Концы клюва были очень острыми, как шило. Она пробивала им треску насквозь, как гвоздём, и в одно мгновение переворачивала её в воздухе, чтобы та залетала потом ей в рот головой вперёд. После этого рыба заглатывалась без всяких усилий.

Когда потеплело, цапля стала есть реже корм, который я ей давал. Это показалось мне странным. Я стал уделять птице больше внимания, наблюдать, запоминать её повадки.

И раскрыл её секрет, которому, признаюсь, был очень удивлён. Моя белая красавица, оказывается, добывала себе корм сама. Стоило мне позвать кур, когда я им приносил зерно, и на мой зов летели и воробьи. Они падали, как камни, со всех сторон, и через несколько минут их собиралось очень много. Они шныряли под ногами у кур и кормились из их кормушек, абсолютно не боясь ни меня, ни кого бы то ни было, считая это правилом: раз позвали кур, то и им позволено клевать этот же корм.

Куры были разного цвета: пёстрые, рыжие и, конечно, белые. Воробьи к ним привыкли и приняли цаплю за белую курицу. И поэтому шныряли у неё прямо под носом.

Но моя красавица такого шанса не упустила. Она долго терпела, но поняв, что воробьи — птицы не с нашего двора, решила с этим покончить. Она стала их ловить и есть вместо лягушек. Я стал наблюдать за её охотой и восхитился её умением! Цапля приседала на своих ногах до самой земли, шею сжимала в кольцо и молниеносным броском поражала свою добычу. Воробей не успевал даже опомниться, как был уже в клюве. Потом она, держа воробья в клюве, шла с ним к прудику, который был неподалеку и в котором плавал лебедь-шипун, мочила там свою добычу в воде и, пополоскав воробья как следует, подкидывала его вверх и тут же заглатывала. И так продолжалось почти всё лето. Воробьёв заметно поубавилось, и они долго не могли понять, в чём же дело. Наконец, догадались.

И как-то раз я заметил, что на моём подворье чего-то не хватает. Оказывается, было тихо. Не было воробьёв. Все они куда-то перекочевали. Без них — тишина. Как-то скучно.

Моя цапля начала скучать по воле. Она уже могла летать. Птица стала подходить к изгороди на краю огорода и часами стояла там, всматриваясь в пойму реки Кумы: там иной раз пролетали цапли, только серые. И мне становилось всё больше и больше жаль её. Я понял, что моя цапля — очень умная птица. Мне показалось, что я читаю её мысли, даже было ощущение, что она говорит со мной каким-то внутренним голосом.

Она смотрела мне в глаза своими необычными глазами. Они были не птичьи. И я решил отпустить её на волю. Отвёз её далеко-далеко от села, к реке Куме и выпустил на волю. Она долго стояла на берегу реки...

Отъезжая, я часто оборачивался назад и видел белое пятно. Птица стояла на том же самом месте, где мы расстались с ней. Когда я обернулся в очередной раз, цапли уже не было...

Николай Сахаров, орнитолог. Ставропольский край.