А. Н. Энгельгардт — дворянин, профессор-­химик, столичный житель. В начале 1870­-х, уже в зрелом возрасте, он решил вернуться в родовое имение в Смоленской губернии, чтобы заняться хозяйством, которое ему вполне удалось. Заодно он оставил свидетельства о разных сторонах крестьянской жизни, да и вообще сельского хозяйства, изложенные в двенадцати «Письмах из деревни», написанных на протяжении полутора десятков лет. Полностью это произведение выложено в коллекции Истфака МГУ; здесь же приводятся некоторые выдержки, наиболее ярко характеризующие экономическое развитие деревни в первые пореформенные десятилетия.

Из письма седьмого

...У нас в деревне есть мужик Ефер, молодой, большого роста, силы непомерной, когда напьётся, всех разобьёт, отлично может исполнять всякую работу, добрейшей души человек, такой человек, что нельзя его не любить, и вся деревня его любит, хотя и подсмеиваются над ним все. У Ефера страсть ко всем животным: голубям, курам, лошадям, собакам. Всё, что касается животных, он знает отлично, всё у него водится отлично, все животные его любят. Ефер сам хозяин, жена его, которую он очень любит, в таком же роде, как он, детей целая куча и здоровенные. Ефер самый беднейший из крестьян деревни. Бедность во дворе страшнейшая, избушка покачнулась, двор без крыши, ни телеги, ни вожжей, ни опрянуться самому. А между тем двор полон голубей, самых разнообразных пород, куры всяких сортов, собака, которая целый день рыщет, отыскивая себе пропитанья, а на ночь возвращается караулить двор, в котором и караулить-то нечего. У Ефера нет никакого интереса к хозяйству, никакого хозяйственного расчёта. Кобыла у него старая-престарая, которую давно бы следовало продать на живодерню, а Ефер не продаёт — жалко. Жеребёнка у него есть, сам не доест, хлеба в доме нет, дети по деревне около других детей питаются, а жеребёнку воспитывает, да и какая жеребка отличная! Сена к весне нет — да и откуда будет сено? — люди на покосе, а Ефер дома кур на речку гоняет поить, с голубями возится, детям раков ловит. Ефер по пудикам занимает у соседей, перебивается. На работу Ефер, нельзя сказать, чтобы был ленив, а не охоч, в особенности не любит зависимой работы и потому нанимается на работу только при последней крайности. В прошедшую голодную зиму вследствие совершенной невозможности пропитаться дома — в «кусочки» ни Ефер, ни его семейство ни за что не пойдут, совестно, потому что деревня хоть и не богата, но всё-таки ни недоимок нет, ни в «кусочки» никто не ходит — Ефер заставился ко мне на зиму работником на скотный двор. Отличный бы работник для скотного двора, до скота охоч, добр к животине, любит накормить, примечателен, и ему до известной степени удобно, деревня близко, можно и домой сходить, жёнку, детей, жеребку, кур, голубей посмотреть. Семь лет я не мог развести на скотном дворе голубей — не ведутся как-то, коршак ест.

Несмотря на все старания состоящего при скотном дворе мальчика Матюшки, которому мною был отдан строгий приказ развести голубей, который и сам хотел иметь голубей, что мы ни делали, голуби не вились — коршак ест. Заводили и короткоклювых, по поросёнку за голубя давал, заводили и простых — не идут на руку. Стал Ефер на зиму — сейчас завелись голуби. Сначала появились простые, потом хохлатые разные, короткоклювые, мохноногие, какие-то банбенские, потом куры разные, петух какой-то необыкновенный, с перьями на ногах, так что еле ходит, проявился. Думал я совсем оставить у себя Ефера, пока дети его подрастут, предлагал выгодные для него условия.

— С жалованья будешь детей кормить, огород жена обделает, сенца овечкам накосить лужок тебе дам, землю запустишь, а потом, когда Самсон (сын Ефера) подрастёт, опять подымешь. Земля отдохнёт, хлеб-то какой пойдёт.

— А с кобылой-то как быть?

— Кобылу и жеребку я у тебя куплю. На эти деньги потом новую купишь.

— А заведение всё?

— Да какое же у тебя заведение?

— Куры тоже, овечки, свинья.

— Ну, это всё при жене останется.

Посыкнулся было Ефер в год остаться, но потом раздумал. Мало того, даже до лета на скотном дворе не выжил. Пришла весна, заиграли ручейки, разлились реки, просится Ефер домой.

— Куда ты пойдёшь, жрать что будешь? До Ильи ведь далеко.

— Пахать нужно.

— Когда ещё пахать, через месяц ещё пахать.

— Нельзя, А. Н., соху наладить нужно.

И ушёл, взяв на остальные заработанные деньги четвёрку ржи. Потом, конечно, бедствовал, перебивался кое-как. С пробуждением природы Ефер уже не мог оставаться у меня на скотном дворе и кормить скот заведённым порядком, его тянуло к речке, ловить рыбу и раков, которыми он главным образом и пропитывал детей; его тянуло в поле, в лес, где весело играют всякие пташки...

Ушёл Ефер — с ним улетели и голуби. Остались какие-то две несчастные пары, которые сколько ни вывели за лето детей, всех коршун подрал.

И счастлив же нынче Ефер! Весна была такая благодатная, какая может быть только в сто лет раз. Хлеб озимый родился превосходно, и чем хуже была унавожена земля, чем хуже обработана, чем реже была зелень с осени, тем лучше уродилась рожь, потому что не полегла. У Ефера была чуть ли не лучшая рожь в деревне.

И сколько таких Еферов! И какое бы значение имели эти Еферы, перебивающиеся теперь кое-как в хозяйственных земледельческих артелях, где каждому нашлось бы дело, к которому лежит его душа! Потому что ведь Еферов интересуют не их голуби, не их жеребки, а все голуби, все жеребки.

Батищево, 31 октября 1878 года.

Из письма десятого

В последнем моём письме я обещал рассказать об одном «Счастливом уголке», где крестьяне живут хорошо, где за последние десять лет положение крестьян много улучшилось, где даже в нынешний бедственный, голодный год, когда ещё до Николы цена ржи поднялась до 14 руб. за четверть, крестьяне не бедствуют и не будут бедствовать. Большинство этих крестьян просидит на «своём» хлебе до «нови», а те, у которых «своего» хлеба не хватит, найдут денег для покупки хлеба, не закабаляя себя на летние работы. Этот «Счастливый уголок» — несколько деревень около с. Батищева, из которого вот уже десять лет я пишу вам мои письма.

…Прожив в «Счастливом уголке» десять лет и притом не внешним только наблюдателем, а лично ведущим своё дело хозяином, который неминуемо должен был войти в близкие соотношения с окрестными крестьянами, я изучил их положение в данном месте и не только могу сказать, улучшилось или ухудшилось это положение за десять лет и в чём именно, но могу также сказать, отчего это произошло. Весь интерес, по-моему, и заключается в уяснении причин, влиявших на изменение положения, потому что такие же причины должны иметь влияние и в других местах.

Говорю прямо, в «Счастливом уголке» положение крестьян за последние десять лет улучшилось, много улучшилось, неизмеримо улучшилось. Но прежде всего поговорим о том, что понимать под выражением «улучшилось» и чем измеряется это улучшение.

Если кто-нибудь, не знакомый с мужиком и деревней, вдруг будет перенесен из Петербурга в избу крестьянина «Счастливого уголка», и не то, чтобы в избу средственного крестьянина, а даже в избу «богача», то он будет поражен всей обстановкой и придёт в ужас от бедственного положения этого «богача». Тёмная, с закоптелыми стенами (потому что светится лучиной) изба. Тяжёлый воздух, потому что печь закрыта рано и в ней стоит варево, серые щи с салом, и крупник либо картошка. Под нарами у печки телёнок, ягнята, поросёнок, от которых идёт дух. Дети в грязных рубашонках, босиком, без штанов, смрадная люлька на зыбке, полное отсутствие какого-либо комфорта, характеризующего даже самого беднейшего интеллигентного человека. Всё это поразит незнакомого с деревней человека, особенно петербуржца, но не мало удивит его и то, когда он, зайдя в избу, чтобы нанять лошадей до ближайшего полустанка, отстоящего всего на шесть верст, услышит от мужика: «Не, не поеду, вишь, какая ростепель, мокроть на дороге, поспрошай в другом дворе, може кто и поедет, а я не поеду».

Главное, самое верное средство для определения положения земельных крестьян известной местности — это знать, насколько крестьяне обязываются чужими работами, например, на помещика, в летнее время, самое важное для хозяйства. Чтобы правильно судить о положении мужика, о его благосостоянии, о достаточности или недостаточности его надела, больше всего необходимо обращать внимание на время, в какое мужик нанимается на чужую работу. Благосостояние мужика — в земле, в хозяйстве, и если он должен продавать свою летнюю работу в ущерб своему хозяйству, то это дурной признак… Если я говорю, что благосостояние крестьян «Счастливого уголка» за последние десять лет улучшилось, то потому именно, что вижу уменьшение для них необходимости обязываться на летние работы у помещиков.

...В наших местах крестьянин считается богатым, когда у него хватает своего хлеба до «нови». Такой крестьянин уже не нуждается в продаже своего летнего труда помещику, может все лето работать на себя, а следовательно, будет богатеть, и скоро у него станет хватать хлеба не только до «нови», но и за «новь». И тогда он не только не будет запродавать свою летнюю работу, но ещё будет покупать работу мужика бедного, каких не в дальнем расстоянии от «Счастливого уголка» множество. Если у крестьянина хватает своего хлеба до «нови» и ему не нужно прикупать, то он обеспечен, потому что подати выплатит продажею пеньки, льна, льняного и конопляного семени, лишней скотины и зимним заработком; если же к тому есть ещё возможность заарендовать земли у помещика для посева льна или хлеба, то крестьянин богатеет быстро.

Затем степень зажиточности уже определяется тем временем, когда крестьянин начинает покупать хлеб: «до рождества, до масленой, после святой, только перед «новью». Чем позднее он начинает покупать хлеб, тем зажиточность его выше, тем скорее он может обойтись теми деньгами, которые заработает на стороне зимою, осенью, весною, тем менее он обязывается летними работами у помещика. Чем ранее мужик приест свой хлеб, чем ранее он вычхается, по выражению старост и приказчиков, тем легче его закабалить на летнюю страдную работу, тем легче надеть ему на шею хомут, ввести его в оглобли.

…Десять лет тому назад в деревнях описываемого «Счастливого уголка» было очень мало «богачей», то есть таких крестьян, у которых своего хлеба хватало до «нови», не более как по одному «богачу» на деревню, да и то даже у богачей хватало своего хлеба только в урожайные годы, при неурожае же и богачи прикупали. Нужно ещё заметить к тому, что тогдашние богачи все были кулаки, имевшие деньги или исстари, или добытые каким-нибудь нечистым способом. За исключением этих богачей-кулаков все остальные крестьяне покупали хлеб, и притом лишь немногие начинали покупать хлеб только перед «новью», большинство покупало с великого поста, много таких, что покупали с рождества, наконец, много было таких, что всю зиму посылали детей в «кусочки».

…Не стало такой нужды в хлебе, как было прежде, десять лет тому назад, не стало той нужды в деньгах, когда нужно платить подати, потому что явилась возможность вырученные от продажи пеньки, льна, скота деньги, которые прежде шли на покупку хлеба, обращать для уплаты податей. В «Счастливом уголке» подати не залегают, недоимок нет, ни о порках, ни о продаже скота за подати не слыхать, между тем, как в другой части той же волости — постоянные недоимки, продажа скота и пр.

….Не имея нужды в деньгах для покупки хлеба, удовлетворяя свои потребности в деньгах — подати, попу, вино, дёготь, соль — продажею пеньки, льна, лишней скотины, крестьяне «Счастливого уголка» не нуждаются в продаже летнего труда, как это было прежде, десять лет тому назад. Раз же крестьяне не нуждаются в деньгах, чтобы запродавать свою летнюю работу, и работают летом на себя, снимают за деньги или исполу покосы, арендуют землю под лён и хлеб, они быстро заправляются, богатеют, потому что не только получают деньги за проданные продукты — лён, скот, семя, — но, имея много корму, держат более скота, получают более навоза, которым и удобряют свои наделы.

….Прежде, несмотря на то, что во всех имениях велось хозяйство и, следовательно, требовалась работа, не было отбоя от желающих продать свой летний труд, и в то же время множество молодёжи шло в Москву на заработки. Молодые ребята из многих дворов жили тогда в Москве на заработках из года в год, и зиму и лето, присылали из Москвы порядочно денег, а дворы всё-таки были пусты — ни скота, ни коней. Остающиеся дома хозяева были вечно в долгах, пьянствовали. Теперь никто в Москву надолго не ходит. «Зачем в Москву ходить, — говорят мужики, — у нас и тут теперь Москва, работай только, не ленись! Ещё больше, чем в Москве, заработаешь».

Теперь, если кто из молодёжи идёт в Москву, то разве только на зиму, свет увидать, людей посмотреть, пообтесаться, приодеться, на своей воле пожить. Ходившие прежде в Москву, вернувшись домой, засели за хозяйство, вплотную взялись за землю, старики отошли на второй план, перестали пьянствовать — молодёжь не дозволяет, — сделались полезными членами дворов. «Есть старик во дворе — убил бы, нет старика — купил бы». Перестали ходить в Москву на заработки, занялись землей, и дворы стали богатеть.

Заметно уменьшилось пьянство в «Счастливом уголке», несмотря на то, что, вследствие уменьшения кабаков от возвышения цен на патенты, сильно распространена тайная продажа водки, которая есть во всех деревнях. …Нет пьянства. Куда девалась страсть к пьянству! Пьяницы сделались степенными мужиками, многие вовсе даже перестали пить. Встретить не в свадебный или не в общественно-праздничный день пьяного мужика не то что в будни, но даже в воскресенье — необыкновенная редкость. Гораздо чаще можно встретить пьяного попа, дьячка или урядника, чем пьяного мужика.

Заметно также увеличивается стремление к образованию, к грамотности. …Ребята зимою сами просят, чтобы их поучили грамоте, да не только ребята, а и взрослые молодцы: день работают, а вечером учатся грамоте. Даже школы свои у крестьян по деревням появились. Подговорят хозяева какого-нибудь грамотея— учителя, наймут у бобылки изобку — вот и школа. Ученье начинается с декабря и продолжается до святой. Учитель из отставных солдат, заштатных дьячков, бывших дворовых и тому подобных грамотеев, получает за каждого ученика по рублю в зиму и содержание. Относительно содержания учителя родители учеников соблюдают очередь. Во дворе, в котором находится один ученик, учитель живёт, например, три дня, там же, где два ученика, — шесть дней и т. д., подобно тому, как деревенский пастух. Изба для школы нанимается родителями сообща, дрова для отопления доставляются по очереди, учебные книги, бумага, грифельные доски покупаются родителями.

Эти мужицкие школы служат примером того, что если является в чём потребность, то народ сумеет устроить то, что ему нужно. Потребовалась грамотность, и вот мужики устроили свои школы, завели своих учителей, подобно тому, как имеют своих коновалов, своих повитух, своих лекарей, своих швецов, шерстобитов, волночёсов, трещеточников, живописцев, певцов и т. п.

Итак, увеличение урожаев хлеба, уменьшение необходимости продавать свой летний труд, увеличение возможности работать летом на себя, уменьшение отхода на заработки, усиление стремления к хозяйству, к земле, уменьшение стремления бросать землю и идти в батраки, уменьшение пьянства, стремление к грамотности — вот что доказывает, что положение крестьян в «Счастливом уголке» улучшилось за последние десять лет.

…Россия — государство земледельческое, русский народ — земледелец, русский интеллигент должен внести свет в русское земледелие, а внести свет он может только тогда, когда будет сам работать на земле.

И интеллигентным людям, cадяcь на землю, удобнее было бы cледовать примеру крестьян и соединяться в деревни, приобретать земли сообща, заводить хозяйство сообща, обрабатывать земли сообща.

Но не в формах дело.

Интеллигентный человек нужен земле, нужен мужику. Он нужен потому, что нужен свет для того, чтобы разогнать тьму. Великое дело предстоит интеллигентным людям. Земля ждёт их, и место найдётся для всех.

Батищево, 3 декабря 1880 года.

Публикуется в сокращении.