Всплывающая на экране часть эсэмэски резко выдёргивает из своих мыслей: «Пап, у меня проблема…». Сердце бьётся сильнее, а пальцы дрожат, открывая сообщение целиком.

«Я поругался с учителем, он заставляет меня звонить…», «Мне надо рассказать тебе неприятную новость…», «Я рассказал психологу про себя, она зовёт тебя на разговор…»

Всякий раз меня дёргает, как током. Надо бежать, спасать, защищать. А он не сахар. Говорит дерзко, любой намёк на несправедливость вызывает бурю ярости. Но он — мой. Весь, какой есть.

«Здравствуйте, ваш ребёнок делает такие вещи! Повлияйте на него…», «У меня нет с ним конфликта, просто он…», «Ему просто не хватает родительской любви и ласки!..»

Мальчику 14 лет. Лучший друг не пригласил его в гости на день рождения. Они дружат с первого класса… Я понял не сразу — тихие непонятные завывания не давали работать дома. Я нашел звук, он раздавался из платяного шкафа в его комнате. Давно, надрывно и тихо…

— Тебя пожалеть?

— Нет, не надо!.. Да, давай! Хорошо, что ты пришёл.

— Я тебя еле нашёл.

— Да, я специально спрятался в шкаф, но надеялся, что ты меня найдешь.

Что творится у него в голове? В школе его болтает от пятёрок до колов, 12 подряд двоек за домашние задания по физике. «Он умный мальчик, но …» Репетитор пожимает плечами: «Я не знаю, чему его учить, он всё знает, половину решает в уме!»

Он рыдает мне в плечо, свернувшись на коленях, такой маленький, тяжёлый, несчастный. Его всего крутит и корёжит. «Это всё из-за меня, это я такой урод, что со мной невозможно дружить!» Долго. Мучительно. Я глажу его по спине, вспоминаю и рассказываю, как в 17 лет двое друзей из богатых семей пообещали взять меня на дискотеку. Они были на машине, белая пятёрка «жигулей» — как «лимузин». Дискотека, девчонки, недоступные и манящие приключения. 1994 год — мы жили впроголодь. Я ждал их около окна два часа, и с каждой минутой становилось всё горше и невыносимее. Меня кинули! Как они могли! Наверное, я такой ужасный, что со мной так и надо.

Мой внутренний раненый подросток слышит боль сына напрямую. Но надо не свалиться в яму, не позволить своей тоске накатить в полную силу — сейчас помощь нужна ему, моему маленькому мальчику со взрослым предательством.

— Я был в школе, надо поговорить…

— А может, не надо?

— Увы, придётся.

— Ты веришь им?

— Я верю своим глазам. Я видел видеозапись…

Поникшие плечи, красноречивый молчаливый взгляд, мол, давай, мочи… Но я же родитель, я же должен, если я не воспитаю, то кто воспитает? Во мне вскипает праведный, разрушительный, ядовитый гнев.

— Да ты что, не понимаешь, что ли?! Да ты…

— …(немая мольба). Да, я обещаю. Только перестань.

Я уже не слышу своих слов — текст идёт откуда-то из глубин сознания, про позор, про дворника, про хамло недостойное… Красиво льётся, как из канализации.

Знаю, потом будет стыдно, потом буду ненавидеть себя, но на волне праведного гнева это кажется таким правильным, единственно возможным.

Безсилие. Ужасное, липкое, тяжёлое состояние. Я бессилен поменять другого человека. Избить до полусмерти могу, задавить эмоционально — могу. Я ведь сильный, а он без меня не выживет. И научится он тому, что сильный прав, что любить — это бить, что его мнение ничего не стоит…

От бессилия я впадаю в ярость. Я топаю ногами и стучу по столу, а в голове: «Я ужасно боюсь за тебя! Мне невыносимо видеть, что ты страдаешь. Я не могу тебе помочь прожить это». Но «автокорректор» выдаёт какой-то другой текст, про: «Враньё! Как ты можешь, значит, не уважаешь! Я не буду тебе больше помогать…»

Как совместить в одной моей голове несовместимое? Как поддерживать его тогда, когда больше всего хочется отвернуться? Как ставить рамки и выдерживать их, когда он рыдает и молит о своём? Как не потерять себя, свой родительский авторитет? Как не затоптать его любовь?

Младший пятилетний сын требует у сестры мороженое. Громко. Она отказывает. Она сама его себе сделала. «Моё, не дам!» Уже открываю рот, чтобы сказать противное: «Ну дай ты ему, жалко, что ли! Видишь — ноет!». Она даст. В свои 10 лет она ещё хорошая девочка. И её сгорбленная спина будет мне упреком. И брата будет ненавидеть. Я решил свою проблему. За чей счёт?

Удержался, наблюдаю. Громкость нарастает, сын со злости бьёт сестру в лоб ложкой. Тут бы и врезать ему, мол, нельзя драться! А что дальше? Я влез, не дал им возможности вести себя так, как им кажется правильным. Высокомерно прервал течение их жизни.

Детские психотерапевты меня научили, что если взрослый вмешивается в разборки детей, то вспыхнет злость на чужое вмешательство. Такое прерывание рушит возможность прямого разрешения конфликта. Но проявить эту злость нет никакой возможности, она под запретом. И всю злость дети обрушат друг на друга. Последствия в этом случае могут быть гораздо разрушительнее.

Одно дело — знать и совсем другое — наблюдать, как разгорается конфликт. Я чувствую себя отвратительным папой — позволяю, не разнимаю. Говорю им: «Только вы сами можете построить отношения друг с другом». Оказывается, это сложно — дать детям решать, снять с себя корону всемогущества.

Снова безсилие. Я не могу им помочь построить отношения. Не лезть, когда не просят, не нравоучать, не нудеть, обманывая себя, что делаешь полезное. Признать свою беспомощность.

А делать-то что? Я умею умничать, умею громко ругаться и отказывать в поддержке, если дети не делают, как мне нужно. И всё это не то. Всё это не про них, а про меня. Это я не могу признаться себе, что не понимаю, как лучше поступить. Как соблюсти и свои, и их интересы. И остаться папой, к которому можно прийти, обнять. И написать эсэмэску: «Пап, у меня проблемы…»

…Уложил детей спать. Слышу, как младший нежным голосом говорит сестре: «Спокойной ночи!» И она ему желает сладких снов. От ссоры не осталось и следа. Улыбаюсь. На сей раз удалось. И старший липнет, всё не отходит. «Пап, я выложил решение трудной задачи во «Вконтакте», и меня сразу трое поблагодарили. Впервые!» Моё бессилие — это их возможности. Дай Бог мудрости это помнить всегда.

Сергей Фёдоров.
www.matrony.ru