Мегаполис превращается в зону транзита, пусть и растягивающегося на несколько лет или даже десятилетий. В нём все словно «временные» и никто не постоянный. Это создаёт дискомфорт. Создают его транспортный коллапс, скученность, перемешанность совершенно разных слоёв населения, уличная преступность, постоянное нахождение в состоянии обороны и в подозрении каждого встречного-­поперечного, а также отсутствие культурного микроклимата, ослабевающие связи с историей города и исторической памятью...

Плюс коммуникации между людьми — прямые контакты в большом городе затруднены, люди прак­тически лишены возможности организовывать вокруг себя круг общения, оно переходит в Интернет.

Плюс плохая экология. Мегаполисы перестают быть пригодными для жизни высокого качества.

Но они для людей, делающих карьеру, для кого большой город — это новые возможности «сделать себя», а к тому же развлекательные клубы и туриндустрия,  ... и для чиновников.

     Есть такой «Угорский проект»,  который занимается исследованием процессов модернизации в сельских районах. Руководит им  президент сообщества профессиональных социологов, заведующий кафедрой общей социо­логии Высшей школы экономики, главный научный сотрудник Института социологии РАН Никита ПОКРОВСКИЙ.  Его сугубо мегаполисный взгляд тем не менее интересен  и отражает происходящее сегодня в среде городов­миллионников.

— Отток людей из мегаполиса на периферию — мировая тенденция. Можно ли её назвать уже достаточно отчётливой и в Москве?

— Да, этот процесс становится достаточно очевидным. Москва находится сейчас в состоянии, когда ещё продолжаются бурная урбанизация, приток населения, но одновременно начинают проявляться признаки его оттока. При этом речь идёт о разных категориях: приезжают и укореняются одни люди, а готовиться к отъезду начинают другие. Это совершенно нормальный процесс: город — живой организм, который находится в состоянии постоянного обмена с окружающей социальной средой.

Уже сейчас приблизительно 14–15% жителей Сиднея, Монреаля, Нью-Йорка, Бостона готовы покинуть эти города. В Москве, по нашей оценке, таких людей — условно говоря, сидящих на чемоданах, — около 5–7% (полагаю, к сходным цифрам будет приближаться и Санкт-Петербург). Об отъезде из города задумываются в основном представители креативного класса. Это люди свободных профессий (художники, писатели и др.), учёные  и работающие в отраслях информационных технологий. Мы фиксируем растущую заинтересованность этой категории москвичей в при­обретении собственности на дальних перифериях — за 300–600 км от столицы. Дома там раскупаются и заселяются именно москвичами — главный косвенный признак начавшейся (и потенциально высокой) миграции из мегаполиса.

Помимо проблем с пробками, экологией и преступностью людей напрягает и сам ритм жизни в мегаполисе, невероятная перегруженность процедурами и действиями, которые никак не сообщаются с главными целями жизни. В числе причин — неудовлетворённость проживанием в мегаполисе по многим пунктам, невозможность даже при наличии денег организовать себе жизнь высокого качества. Людей раздражает транспортный коллапс, когда передвижение от места проживания к месту работы занимает огромный сегмент времени. Не устраивает скученность города, перемешанность здесь совершенно разных слоёв населения, отсутствие культурного микроклимата в тех зонах, где проживают эти люди, ослабевающие связи с историей города и исторической памятью. Город превращается в зону транзита, пусть и растягивающегося на несколько лет или даже десятилетий. В нём все словно «временные» и никто не постоянный. Это создаёт дискомфорт. Создаёт его и уличная преступность, постоянное нахождение в состоянии обороны и в подозрении каждого встречного-поперечного в том, что он может быть источником опасности. Это серьёзно влияет на воспитание детей: ребёнок в детском саду или школе — это ребёнок, которого нужно постоянно контролировать, встречать, провожать, охранять.

Плюс коммуникации между людьми — прямые контакты в большом городе затруднены, люди прак­тически лишены возможности организовывать вокруг себя круг общения, оно переходит в Интернет. Плюс плохая экология. Что бы там ни говорили, но в Москве очень низкий процент парковых зон отдыха — достаточно сравнить с тем же Токио или Ванкувером. В общем, мегаполис перестаёт быть пригодным для жизни этих людей. Он для людей, делающих карьеру. Для тех, кто приехал из глубинки и для кого Москва — это новые возможности «сделать себя», а к тому же развлекательные клубы и развитая туриндустрия, возможность поехать в отпуск на Бали или в Прагу на выходные. Москва для таких сейчас. И для чиновников.

— Однако по крайней мере последние лет сто мегаполисы были точкой притяжения. С какого момента их плюсы стали перекрываться минусами?

— Дело не только в том, что минусы стали перевешивать плюсы. Ключевое значение имеет развитие технологий удалённой работы. Виртуальные инфокоммуникации сняли вопрос о том, что вы непременно должны жить где-то рядом с работой. Сейчас можно получать доход, работая удалённо. Происходит тихая революция, люди начинают задаваться вопросом: а зачем мы тогда живём в этом городе? Это новая категория людей. Они оставляют за собой жильё в Москве — они могут вернуться. Они не рвут связи с городом. Их переезд не есть сожжение мостов.

— Что не устраивает в большом городе — понятно. А что привлекает в периферии?

— Зоны такого расселения носят очаговый характер. Мы как раз сейчас готовим атлас зон, наиболее привлекательных для перспективного заселения. Критериев несколько. Это должна быть экологически чистая территория плюс близость транспортных коммуникаций (федеральные трассы или железные дороги с пассажирским движением хотя бы в доступности 30 км), центральное электроснабжение и определённый контингент местного населения, который обеспечивает инфраструктурные запросы вновь прибывших. Понятно, что в заброшенной деревне, где на 10 км никого нет, селиться неразумно.

Кроме того, для людей очень важно ощущать связь с историей. Поэтому исторические зоны, связанные с XVIII–XIX веками, а в Центральной полосе России таких мест более чем достаточно, тоже пользуются повышенным спросом. Это дополнительный стимул. Люди ищут, так сказать, историческую ткань. В старой архитектуре, в деревянных домах, или, например, через нашу научную базу, созданную в деревне Медведево Костромской области, проходит Владимирка — пешеходный путь из Москвы в Сибирь. В соседней деревне Давыдово сохранились остатки усадьбы Натальи Апухтиной, а это прообраз Татьяны Лариной из «Евгения Онегина».

— Люди предпочитают обустраиваться в малых городах или в деревнях?

— Есть любители как малых городов, так и деревень. Например, Кологрив, город в Костромской области на реке Унжа с населением всего около 4 тыс. человек. Там сейчас идёт планомерная покупка домов. Плес в Ивановской области весь раскуплен. Людям нравится малый город со своим спокойным течением жизни, неплохой инфраструктурой, общественное питание есть какое-то, транспорт, медицина.

Есть и те, кому нужен реальный контакт с природой, такие люди селятся в деревнях. Например, в районе, где мы работаем, уже около 10–12 деревень заселены разными специалистами. Биологи, бизнесмены, искусствоведы — чуть ли не цеховые поселения. В той же деревне Медведево все раскуплено докторами наук. Нас даже иногда называют вторым Сколково. У нас там даже доцентов нет. Одни профессора.  Ежегодно международные конференции там проводим. Телекоммуникации все есть.

— А местное население как принимает приезжих из столицы?

— Ещё лет десять назад они в штыки воспринимали москвичей, присвоили им презрительное название «дачники», считали за безполезных людей, которые не работают в поле, а все время разговаривают. Но ситуация изменилась: во-первых, самих местных жителей с каждым годом, увы, становится всё меньше, а во-вторых, они стали понимать, что приезжие — источник их доходов. Между приезжими и местными жителями, как правило, устанавливаются отношения взаимного уважения и взаимной заинтересованности. Ремонтные работы, охрана собственности, продажа продуктов питания и т. д. Кстати, один из вариантов подъёма региональной экономики снизу — это новые поселенцы. Люди, укореняясь на территории, начинают вкладывать в неё деньги, возникают бизнес-проекты. При этом новых помещиков не возникает. Это какая-то демократическая форма заселения: нет такого, что народ скупает земли, возникают усадьбы. По крайней мере, мы этого не отмечаем.

— Тенденция будет усиливаться?

— Да, по мере развития удалённого доступа и ухудшения состояния мегаполиса, которые никак не сообщаются с главными целями жизни, создаётся какая-то оболочка жизни, которая совершенно чужда интересам людей.

Простой пример: если вы хотите прорезать дверь в соседнюю комнату в своей же квартире, то только на получение разрешения и внесение изменений в план квартиры нужно будет потратить около 1000 долларов. Поэтому первое, что бросается в глаза, когда люди приезжают в сельскую местность, — что всё можно, то есть уровень свободы очень большой. Тут, в мегаполисе, ничего нельзя.

— Как далеко может зайти этот процесс? Можно ли представить большие города вообще без креативного класса, то есть все сидят по деревням на «удалёнке»?

— Я не слишком большой любитель футурологии, но, в принципе, можно. Ведь гарантий того, что мегаполис — это навсегда, нет. Полагаю, что дальнейший переход к различным формам удалённого доступа существенным образом изменит и образ жизни людей, и сам мегаполис.

Что нужно в городе? Музеи? Приезжайте в Москву на выходные. Когда вы последний раз были в Большом театре? Темп жизни не позволяет нам сейчас всем этим наслаждаться. А находясь в провинции, можно приезжать в мегаполис именно с целью всё это посетить.

Думаю, что и университеты со временем будут уходить из города в удалённые кампусы. В столице многие студенты по два часа добираются из общежитий до аудиторий. На нашей научной базе в Медведево и при поддержке ряда вузов мы, кстати, хотим провести эксперимент и посмотреть, каким образом студенты изменят качество обуче­ния в иной среде.

— А как быть со школьным образованием? Ведь на селе оно гораздо хуже, чем в городе.

— Оно там умирает. Но уже есть ростки того, что новые поселенцы привносят новый характер и в социальные институты. Некоторые сами идут преподавать, причём учебный процесс может быть вполне современным за счёт телекоммуникаций с «большой землёй».

То же самое касается медицины. Сейчас развивается мобильная диагностика.

— Получается революция в представлениях людей о социальной мобильности. Когда стал заметен этот процесс?

— Примерно с середины 2000-х годов. Он стал проявляться в своей корреляции и с ухудшением жизни в мегаполисе, и с экономическими, внутриполитическими процессами. Когда эти люди поняли, что им ничего особо ждать не приходится ни в экономическом плане, ни в политическом, что это надолго и всё это укоренено в нефтяной экономике, тогда и стал возникать вопрос: есть ли смысл гробить жизнь на это? Отнюдь не все хотят уезжать из России, многие хотят жить в родной стране. Люди не собираются устраивать революцию, просто они хотят жить так, как считают нужным. Вот один из вариантов — жизнь в провинции.

Александра Белуза. «Московские новости».
http://pda.mn.ru/society/20140114/367420437.html