Лиза, моя младшая девочка, сейчас ей уже 6, хитруля, моё секретное оружие. За её душу я боролась в кабинете узиста, желающего уничтожить её, стереть с лица земли, будто её и не было. Но дети, они никуда не исчезают, никогда. И если вас направили на аборт, значит, вас просто захотели обмануть.
Я, может, и не самая правильная мать, но я сильная. Детей своих я выцарапала из лап сторонников абортов, считающих себя врачами. Просто взяла и забрала. По факту творения это моё. Бога и потом немного моё.
Знаю, не все врачи такие. Есть врачи, гордо несущие это звание по жизни, врачи-безсребреники, помнящие клятву Гиппократа:
«…не вручу никакой женщине абортивного пессария». Есть врачи, готовые консультировать нас, беременных и нервных, сутки напролёт, с сотового, с электронки, шёпотом, когда спят их собственные дети. И ещё я знаю, что врачи могут встать со мной на молитву. Когда я, напуганная одним врачом, вся в слезах, с молитвословом, стояла и молилась в одиночной палате московской больницы, вдруг почувствовала, что за моей спиной кто-то молится тоже. И это была врач — заведующая отделением, моя первая настоящая Врач, акушер-гинеколог. Но нет. Немного лукавлю. Если по-честному, это была вторая настоящая Врач. Ведь первая — акушер-гинеколог, сказавшая, что аборт — это грех, зло, моя мама.
К маме шли вереницы женщин всегда: беременных, родивших, не беременеющих, с женскими проблемами, с любыми проблемами. Акушер-гинеколог — это призвание свыше, значит, служить надо круглые сутки. И я помню гениальную мамину формулу: «Наташа, за детьми не ко мне, это к Богу. По опыту — рожают те, кто вроде безплоден, и не могут зачать те, кто здоров. Дети выдаются в небесной канцелярии». С тех пор многое произошло: например, мне поставили диагноз безплодие. А я взяла и родила четверых.
Четыре раза я — мама с опытом безсонных ночей и гор пелёнок. Мама — это когда пелёнки и зелёнки плавно чередуют друг друга долгий отрезок твоей жизни. Но ты не ноешь, ты учишься. Сначала долго терпишь кормёжки по ночам, потом пытаешься не завидовать мамашкам, чьи дети уже поползли, потом пытаешься не раздражаться на вечно открытые шкафы и разбросанные вещи, потом всё больше надеешься на истинность твоего воспитания и переносишь тяготы школьной разлуки. Любовь почти по апостолу Павлу, правда же?
Дети, Любовь, я. Господи, просто открой меня. Покажи, что значит мать? Что значит любить, что значит отдать? Откуда мне взять это? Сирсы не пишут об этом, Спок давно забыт поколениями состоявшихся мам.
У моей старшей были куклы и погремушки, сейчас — театральный кружок и балет. Полина. Она нежная, тонкая. Пастернака читает, Окуджаву поёт, полы моет по субботам, помогает с младшим. Её тоже хотели убить врачи. Не важно, почему. Важно, что я её сохранила.
Сын. Пётр. Первый сын. И этот скрининг. Господи, что это всё значит? Что значит многоводие и проценты соотношения уродства плода? Где я? Кто они? Этот скрининг полетел в мусорку, потому что мне мало интересны проценты там, где нужен врач, живой человек с душой, готовый думать, говорить, рисковать, готовый жить, как и мой ребёнок.
Я отстояла троих, а с четвёртым пришла в консультацию уже смелая. Уже смелая, ещё молодая. Я всегда хотела быть многодетной и молодой. Это бонус такой. Все лишние отсеиваются, остаются избранные. Тебе 25, а ты мать троих детей. Тридцать, а ты мать четверых. Ты такая неправильная, не системная. То ли цыганщина, то ли оборванщина. Куда тебя зачислить-то, мать? Приличная вроде, а всё рожает.
А я всегда хотела много-много детей. И дома — крики, визги, смех. Дети, родственники, соседи. Кто-то смеется, кто-то плачет. Посуда бьётся, взрослые спорят. Большой-большой дом, в который есть доступ всем, тебя готовы принять, выслушать и накормить. Кто так живёт? Цыгане? Грузины? Итальянцы? Как кто я хочу жить? Может, это и есть христиане?
Кажется, да, только будто бы христиан вокруг маловато. Маловато искренности, детскости, маловато жертвы, любви, смеха, маловато слёз. Но я ищу, неистово готова найти.
Когда я была маленькая, была у меня подружка, она и сейчас есть. Она из многодетной семьи. И дома у них было что-то настоящее. Тебя всегда посадят за стол, даже если ты только зашла позвать гулять, накормят (гречкой), обсудят последние новости, нальют компот. Её мама навсегда запомнилась мне прототипом героини Гундаревой из «Однажды 20 лет спустя». Любимый фильм навеки, потому что там мать — это нечто большее, чем нам диктует общество. Это жертвенность и цельность, это вера и верность, это труд и отдых, сила и нежность. Сила женщины в её слабости, непосягаемости, эфемерности, в её полутоне голоса, покате плеч, глубине её глаз, в силе её «нет» и в тонком шёлке её волос.
Наверное, я какая-то не такая мать. Правильные матери чего-то рассчитывают, они любят всякие системы и нормативы. В их домах по углам не лежат горы одеял и одежды, гордо именуемые «домиками», посуда моется в срок, ковры чистые, а дети причёсаны. Как и мне хочется быть «правильной», как и мне хочется быть во главе этой цивильной команды красивых и умных детей. Но я обычная, не идеальная. Спонтанная, не успевающая, спорящая, плачущая, разобщённая. Да! Я бываю такой, потому что у меня их четверо. И я должна быть такой в промежутках между силой, счастьем, смехом и родительскими собраниями. Ох, эти собрания!
Мне однажды сказали что-то про женскую реализацию, про карьерный рост, про MBA и бизнес-тренеров. И вдруг я поняла, что я сильнее, шире, мощнее. Что кругозор — это не то, что вам предлагают, а то, на что вы способны. Мать, она уже априори способна на всё, а если не на всё, то на многое. Она развита личностно, и этот рост обусловлен не платными тренингами, а безсонными ночами, что дороже и ближе.
Мать. Мама. Мамочка. Это всё я, это мои имена. Ибо, вне всякого сомнения, мой путь — истинный, благословенный. Пусть только обидят моего — приду, разберусь, решу. И если я спасла взятых на смерть, значит, жизнь стоит того, чтобы жить.
Наталья Москвитина.
https://vk.com/vselo |
